В карманах продранных я руки грел свои;
Наряд мой был убог, пальто — одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И — о-ля-ля! — мечтал о сказочной любви.
Зияли дырами протертые штаны.
Я — мальчик с пальчик — брел, за рифмой поспешая.
Сулила мне ночлег Медведица Большая,
Чьи звезды ласково шептали с вышины;
Сентябрьским вечером, присев у придорожья,
Я слушал лепет звезд; чела касалась дрожью
Роса, пьянящая, как старых вин букет;
Витал я в облаках, рифмуя в исступленье,
Как лиру, обнимал озябшие колени,
Как струны, дергая резинки от штиблет[22].
Рембо ненавидел Шарлевиль лютой ненавистью и несказанно в нем томился. В неполных шестнадцать лет он написал своему учителю, который на каникулы уехал к родным (письмо от 25 августа 1870 года):
«Какое счастье для вас, что вы не живете больше в Шарлевиле! Мой родной город намного превосходит по идиотизму все прочие маленькие провинциальные города».
Жизнь в провинции, действительно, была тяжела для одаренного подростка: в этих небольших сообществах все знают друг друга и все друг за другом приглядывают. Единственная отрада — прогулки с другом или любимым учителем. Но есть и другие прогулки — с семейством. И это было настолько невыносимо, что юный поэт запечатлел свои страдания в стихах:
На чахлом скверике (о, до чего он весь
Прилизан, точно взят из благонравной книжки!)
Мещане рыхлые, страдая от одышки,
По четвергам свою прогуливают спесь. (…)[23]
И никакой отрады — не пересчитывать же деревья на проспекте! Именно этим занимается Витали, маленькая сестра Артюра, которую ожидает ранняя смерть. В своем «Дневнике» она скрупулезно отмечает:
«Сто одиннадцать каштанов на Аллеях, шестьдесят три вокруг вокзальной площади».
Кстати, принадлежащее перу ее брата стихотворение «На музыке» имеет подзаголовок: «Вокзальная площадь в Шарлевиле». Что касается каштанов, они, похоже, имели особое — символическое — значение для юных обитателей городка. Делаэ так описывает один из разговоров с Артюром по поводу государственного переворота 2 декабря 1851 года, когда племянник Наполеона I захватил единоличную власть:
«Рембо (ему тринадцать, мне четырнадцать лет) ответил коротко:
- Наполеон Третий заслуживает того, чтобы его отправили на галеры.
Я был оглушен, зачарован… Какой интересной становилась жизнь! Что-то еще будет, Господи! И каштаны на «Аллеях», которые казались мне огромными, вдруг предстали передо мной жалкими деревцами».
Провинция — это болото, в котором задыхается свобода. Провинция — это абсолютное зло. Так, по крайней мере, чувствует Рембо. Однако он восстает не только против «жуткого Чарльзтауна» (перевод на английский названия Шарлевиль). Прежде всего, это был бунт против власти матери — Mother, как именует ее Рембо. Чужой язык здесь служит орудием борьбы: он позволяет хотя бы мысленно дистанцироваться от того, что так крепко держит. Чарльзтаун и «mother» — это две силы, заключившие против него союз.
Еще один объект ненависти — христианская религия. Через несколько лет Рембо напишет:
«Я — раб своего креения. Родители мои, вы сделали меня несчастным, да и самих себя тоже»[24].
Это отвращение носит мировоззренческий характер:
Проклятья изольет Он полусгнившим душам,
Избравшим правый путь спасительных смертей, -
Мы ненависти храм победный не разрушим,
Нам уготованных не избежим страстей.
Иисусе, женских воль грабитель непреклонный,
Бледнея от стыда и не жалея лба,
Тысячелетьями творит тебе поклоны
Под тяжестью скорбей согбенная раба[25].
Подросток считал христианскую религию не заблуждением ума, а истощением всех жизненных сил — сознательным отказом от свободы. Одновременно он чувствовал, что навеки «отравлен» верой, впитанной с молоком матери. Ив Бонфуа полагает, что именно в этом таится разгадка одного из самых разительных противоречий Рембо: сочетание чисто интеллектуальных устремлений с сугубо материальными средствами достижения идеала — алкоголем и наркотиками. Он «должен был пробудить заблудшую животную энергию, чтобы вновь обрести статус Сына солнца. Ему известно, что в сфере одного лишь духа он заранее обречен на поражение».
Можно сказать, что Рембо являет собой классический пример так называемого подросткового максимализма, но, в отличие от многих других своих сверстников, он воплотил бунт в поступках — прежде всего, в побегах из дома. Несомненно, способствовала этому тогдашняя атмосфера: страна переживала один из самых критических периодов своей истории — в июле 1870 года Франция объявила войну Пруссии. Рембо откликнулся на эти события стихотворением «Вы, храбрые бойцы…» (буквально: «Мертвецы 92-го»; еще один вариант перевода: «Французы, вспомните»). Правда, этот учебный год Артюр завершает триумфально: 17 июня он получает первую награду за латинские стихи. Эрнест Делаэ позднее вспоминал об инциденте, связанном с распределением премий:
«В связи с военными событиями у нас явилась мысль отказаться от получения наград и пожертвовать их стоимость в пользу казны. Составили высокопарное письмо на имя министра, собрали подписи. Рембо один не захотел приложить к нему руку».
Изамбара не было в Шарлевиле, и Рембо чувствовал себя одиноким. Здесь совпало многое: трудный подростковый возраст, ненависть к затхлой атмосфере провинциального городка, осознание своей одаренности и бурные события в стране, в которых Рембо не мог принять участие по возрасту. Происходящие в стране события не могли не удручать: национальная катастрофа была спровоцирована бездарной политикой властей и безразличной инертностью генералов.
В своем письме Изамбару Рембо не жалеет сарказма в адрес горожан и их патриотического подъема:
Нужна шпаргалка? Тогда сохрани - » Бунтарь . Литературные сочинения!